Круглый стол «Границы субъективности: контексты репрезентации»

Руководители Круглого стола

Румянцев Олег Константинович —
доктор философских наук, заслуженный работник культуры РФ, начальник отдела философских исследований культуры Российского института культурологии

Шеманов Алексей Юрьевич —
доктор философских наук, заведующий лабораторией проблем социокультурной реабилитации лиц с ограниченными возможностями здоровья Института интегративного (инклюзивного) образования Московского городского психолого-педагогического университета (МГППУ)

Тематизация субъективности в современной философской литературе происходит в нескольких направлениях. С одной стороны, субъективность рассматривается как такая характеристика феномена человеческого существования, благодаря которой этот феномен противопоставляется миру объективностей. Причем это противопоставление осуществляется в двух вариантах — как всего лишь субъективность, нечто характерное для случайного и изменчивого опыта в контингентном существовании индивида, детерминированного многообразными и тоже случайными внешними факторами. И вместе — как нечто возвышающее этого индивида, поскольку он сознает свою субъективность, над всеми владеющими им детерминациями. Оба эти аспекта были запечатлены еще Блезом Паскалем в метафоре «мыслящего тростника». Причем речь идет о мышлении именно как об осознании своей ничтожности, случайности, а не как о способности познания, перед которой открываются тайны Вселенной. С другой стороны, субъективность выступает как открывающая себя в определенный момент истории и тем самым как тесно связанная с этим моментом по своему происхождению и содержанию. Субъективность, открывая себя, обретает себя как нечто, существующее в истории, т.е. именно в ней себя открывающее и осознающее. С этим толкованием субъективности тесно связана имеющая статус предрассудка идея, что субъективность появляется вместе с философской рефлексией.
Вопрос о рождении субъективности оборачивается парадоксом. Если говорить о субъективности невозможно вне осуществления ею актов самоотличения, которыми она и конституируется, то получается, что самоотличение предпосылается как некая способность, могущая наличествовать у кого-то, кто становится ее носителем, и тем самым предшествует ей и в то же время готов ее принять, сделать своей. Причем в силу существа этой способности ее носитель, чтобы стать субъективностью, должен сделать ее своей сам, как бы «от своего имени», ведь в противном случае способность самоотличения останется не его, не станет выражением самости того, кто ее присвоил как свою способность. Однако присвоить эту способность именно как свою может лишь тот, кто уже отличает себя в качестве самого себя от всего иного, т.е. тот, кто уже является субъективностью, или, иначе говоря, способен к самоотличению.
С проблемой исторического начала субъективности возникает и вопрос о ее отличии от бытия, которому субъективность не приписывается. Существует представление, что субъектность может быть приписана существу, которое вносит в мир свой порядок, и тогда, каким образом отграничить любое живое существо и даже вещь, поскольку они рассматриваются в этой своей субъектности, от существа, которому присуща субъективность. Ключевым в прояснении этого вопроса представляется значение термина «свой», «свое» и «сам», предполагающие самоотличение, но означает ли это, что речь идет о рефлексии, об обращении на себя, о самосознании, и если да, то в каком смысле? Все эти вопрошания нуждаются в довольно пространных разъяснениях и ответы на них в философской традиции существовали и существуют весьма различные, вплоть до признания их нерелевантными сути проблемы.
Оба отмеченных выше измерения или направления тематизации субъективности — и как противоположности объективному, и как обнаруживающей себя в истории — тесно связаны с переживанием ее конечности, ограниченности и в этом смысле — с темой границ субъективности. С этой же темой связана и обозначенная только что парадоксальность субъективности.
Круг, порождаемым данным парадоксом происхождения субъективности, является не следствием логической ошибки, а выражением процесса исторического совершения, родственного герменевтическому кругу. Иначе говоря, субъективность человека по самому своему существу не может быть предпослана в готовом виде процессу истории ее становления, ведь она присуща человеку, поскольку он в своем бытии делает ее своей, присваивает.
Круговой характер процесса исторического совершения выражает целостность, присущую самому феномену человека. М.Б. Туровский рассматривал целостность человека как результирующую концентрацию его собственной истории. Это значит, что эта целостность, как и осуществление самой субъективности, имеет парадоксальный характер. Ее существенной чертой является то, что отношения человека с миром строятся, по слову Хайдеггера, как бытие-в-мире, т. е. не так, что человек вписан как живое существо в свою экологическую нишу, или в свой Umwelt, если использовать термин Икскюля, образуя с ним одно целое — систему, а так, что основой его бытия-в-мире является граничный характер его субъективности, трансцендирующей любую определенность его отношений с иным. Целостность человека образована его незавершенностью, поскольку человек постоянно субъективно присваивает эту незавершенность как конститутивный принцип своего исторического совершения. В этом смысле тематизация субъективности тесно связана с переживанием ее граничности и в этом смысле — с темой границ субъективности. Границы субъективности обычно определяются исходя из того типа отношений, которым в данном случае и конституирована сама субъективность: граница — это взаимодействие и одновременно усвоенный и введенный внутрь субъективного пространства образ взаимодействия. Граница присваивает мне меня и одновременно отчуждает меня от меня.
Эта тема границы реализуется по-разному в связи с различными контекстами осмысления феномена субъективности.

Основные темы, проблемы для обсуждения

Тема конечности, граничности мыслящей себя и мир субъективности тесно связана с кантовской интерпретацией объективности познания как ответственности мыслящего субъекта за формы данности и мыслимости реальности. При этом появляется тема представления как репрезентации субъекта, а не внемысленной реальности. Это понимание познания резюмируется также и в понятии трансцендентального субъекта и модифицируется во всех дальнейших переосмыслениях кантовского критицизма в немецкой классической философии.
Тема границ субъективности находит отражение в рамках дискуссий о конце истории, исторического сознания, историзма и т.п., поскольку субъективность понимается как способ осознания своей историчности. Здесь тема репрезентации появляется в связи с проблемой исторической памяти (см. напр., П. Рикер).
Граничность субъективности человека, в отличие от животного, заключается в том, что особенность жизни быть неравной себе воплощается, получает свой образ только в открытости человека. Это, с одной стороны, открытость иному, его активности. С другой стороны, — это собственная активность человека, его способность вносить в мир свой субъективный порядок. Но только это две стороны одной и той же границы, и данная граничность субъективности человека выстраивается им прижизненно. Соответственно, иное, которому открыт человек, дана человеку в форме неопределённости как его собственная избыточность, где и может завязываться индивидуальный проект границы как пространственно-временного горизонта индивидуального жизненного мира.
Один из «контекстов репрезентации» субъективности - самопрезентация, т. е. воспроизведение самопонимания, «самоотличения», подразумевающее определённого адресата (адресатов) и ориентированное на «значимого другого». В бахтинских образах-понятиях «я-для-себя», «я-для-другого» и «другой-для-меня» оттенены возможные доминанты самопрезентации. Представление о перспективе «значимого другого» влияет на характер самопрезентации, что отчетливо видно на примерах разных жанров искусства — автопортрета автобиографии и др., демонстрирующих различные акценты самопрезентации. (Возможны разные проявления «значимого другого», можно говорить о динамике в узнавании «другого»).
Образ «другого» и попытки построения собственного образа на фоне и в глазах этого другого, стали одной из основных тем, инициировавших нашу философскую и литературную мысль практически по сей день. Бахтин, размышляя именно над проблемами самоосознания, представленности субъективности, обращается к проблемам философии языка, речевой деятельности, диалога. Самопонимание возникает, с одной стороны, из перспективы «другого», то есть, из проецирования на себя точки зрения другого. С другой стороны, «смысл индивидуальности» следует объяснять с помощью этического самопонимания первых лиц по отношению ко вторым лицам». По словам Хабермаса, «заинтересованная самопрезентация» субъекта проявляется «как этическое самоутверждение ответственной личности» (Хабермас Ю. Понятие индивидуальности // Вопросы философии. 1989. № 2. C.38).
В составе феномена репрезентации звучат две отдельно значимые смысловые части — ре- и презентация, т.е. повторение и то, что наличествует в настоящем. Таким образом, говоря о репрезентации, мы говорим о повторном воспроизведении того, что есть (или было) в наличии. Каковы условия возможности репрезентации как субъективного акта? Что необходимо, чтобы можно было воспроизвести нечто налично присутствующее как повторно присутствующее? Два акта, которые должен совершить субъект, — акт отличения и акт отождествления. Во-первых, сознание репрезентации как вос-произведение, как поставление в повторное присутствие означает признание того, что я вижу перед собой две вещи, которые я в один и тот же момент и различаю и отождествляю — как воспроизведение отличается от того, что воспроизводится, и тождественно с ним.
В качестве модельного примера репрезентации можно рассмотреть маску. Маска отличается от лица и вместе с тем она отождествляется с ним. Она отличается от лица именно как то, что это лицо воспроизводит, то, что подобно лицу, то, что с ним тождественно. Что важно — оба акта должны иметь место одномоментно, как единый акт. Если мы «забудем» про второй момент, мы потеряем ре-презентацию, это будет просто некая отдельная презентация, не связанная с первой. Она и подобна и отличается от лица, именно в этом смысле она и является маской. Важна одномоментность акта ее восприятия в качестве маски субъектом. Эта одномоментность различения и отождествления означает, что сама маска как репрезентация предъявляет нам наш собственный акт отождествления-различения. Если бы она не предъявляла нам наш собственный акт различения, мы не сказали бы, что это маска, а не лицо, если бы она не предъявляла нам наш акт отождествления, мы тоже не сказали бы, что это маска. Маска как репрезентация, предъявляя нам наш акт отождествления-различения, в то же время предъявляет нам себя и как результат акта субъективности. А тем самым она предъявляет нам себя и как репрезентацию субъективности. Маска двусоставна. Она предъявляет нам в этом своем различии и тождестве с воспроизводимым наш акт восприятия и выступает признаком, симптомом того, что мы сами являемся субъектом этого восприятия, что восприятие — это наше собственное восприятие, что она субъективно. В этом смысле любая вещь в качестве культурной, т.е. воспроизводящей что-то природное, предъявляет нам себя как возделанность природного. Любая культурная вещь в качестве культурной воспроизводит природную в качестве и отличной от нее, когда мы понимаем, что она культурная, возделанная, и тождественной с ней, как ее повтор, как неснимаемость природного как условия возможности возделывания.
Э. Гуссерль указывает на то, что человек становится для себя загадкой, казалось бы, несмотря на успехи объективных наук; он рассматривает эту потерю человеком себя как субъективности в качестве симптома кризиса науки, ориентированной на познание реальности как объективности, и отрыва ее от жизненного мира человека, отрыва связи этого познания с субъективными смыслами его жизни.
Человек теряет свою субъективность не только в познании мира как совокупности фактов, о чем писал Гуссерль, но и прежде всего в языке и всех формах культурных репрезентаций человеком своего опыта, в замкнутости на себя систем этих репрезентаций, которая позволяет говорить о них не столько как о средствах коммуникации, которыми пользуется человек, сколько как о саморегулирующихся системах, использующих человека для своего функционирования и развития (коммуникация как аутопойетический процесс у Н. Лумана). На пересечении последних двух истолкований проблемы границ субъективности возникает вопрос об утрате субъективности в рамках когнитивных исследований, сводящих этот феномен к интра- и интерпсихическим процессам и системам ментальных репрезентаций в этих процессах внешнего мира. При этом и игнорируется, и инициируется насущность вопроса о пробуждении субъективности, о становлении самого различения внешнего и внутреннего и инстанции, конституирующей это различение.
Наконец, чрезвычайно модная сейчас тема травмы (культурной, исторической, личностной) как некоего зияния, которое формирует смыслопорождающую деятельность, образует еще одно очень важное проблемное поле, тесно связанное с упомянутым парадоксальным характером целостности исторического совершения человека и граничности его субъективности. Травма, выражая то, чего нет, всегда существует в несобственном виде, не имеет лица. Языковое усилие работает как презентация, создание позитивной видимости, но эта видимость разоблачает сама себя, указывая на значимое отсутствие, которое она скрывает\обнаруживает. Дисциплинарные практики Нового времени, описанные, Норбертом Элиасом, Мишелем Фуко и пр., в сущности, являются принуждением поддерживать в постоянстве и контролировать границы собственного тела (например, требование неподвижности и фиксации позы на школьном уроке). Кант попытался провести ту же технику поддерживания границы применительно к разуму. Но как внутренняя потребность тела разламывает недостаточное усилие по поддержанию его границ, также и «субъективная потребность разума», по Канту, вновь и вновь провоцирует его недолжное спекулятивное использование. Следовательно, травматично не только взламывание границы, через которую присваивается собственное бытие, но и само ее поддержание. Границы субъективности в этом смысле — это не границы, разделяющие субъективность и «нечто иное», но границы отделяющие субъективность от «нее самой». Здесь опять возникает парадоксальная ситуация, когда субъективность конституируется сознанием того, что есть некая часть или даже сущность субъективности, которая находится внутри нее и одновременно ей не принадлежит — отторгнута вовне. Соответственно, взлом границ будет пониматься как воссоединение с этой сущностью. Так, по-видимому, работает и критика отчуждения, и психоанализ, и модернистская идеология искусства, и сама художественная практика. Вообще модернизм явно сдвигает проблематику субъективности от явно положенных границ к тем, существование которых только и нащупывается в актах их пересмотра.

Вот далеко не полный перечень проблематики граничности субъективности в ее связи с проблемой репрезентации в различных контекстах понимания этой граничности, который предполагается сделать предметом анализа на данном Круглом столе.

Предполагаемый список очных и заочных участников

Бардыкова И. В. — кандидат философских наук, старший преподаватель Белгородского государственного университета (Белгород).
Богатырева Е. А. — доктор философских наук, ведущий научный сотрудник РИК (Москва)
Богданова М. А. — кандидат философских наук, доцент, доцент педагогического института Южного федерального университет (Ростов-на-Дону).
Воронина Н. И. — доктор философских наук, профессор, заведующая кафедрой культурологии Мордовского государственного университета им. Н. П. Огарева (Саранск).
Выжлецов П. Г. — кандидат философских наук, доцент, доцент Санкт-Петербургской государственной лесотехнической академия им. С. М. Кирова (Санкт-Петербург).
Гибелев И. В. — кандидат философских наук, доцент кафедры философии Московского государственного медико-стоматологического университета. (Москва).
Жукова О. А. — доктор философских наук, профессор кафедры культурогии Московского педагогического государственного университета. (Москва).
Захарченко Е. Г. — старший научный сотрудник РИК (Москва).
Калинина Г. Н. — кандидат философских наук, доцент Белгородского государственного института культуры и искусств (Белгород).
Кудря Д. П. — старший научный сотрудник РИК (Москва).
Мамычева Д. И. — кандидат культурологии, ассистент Таганрогского государственного педагогического института (Таганрог).
Марков Б. В. — доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой философской антропологии Санкт-Петербургского государственного университета (Санкт-Петербург).
Масалова С. И. — доктор философских наук, профессор, доцент Ростовский областной институт повышения квалификации и переподготовки работников образования (Ростов-на-Дону)
Никитина Е. С. — кандидат филологических наук, старший научный сотрудник сектора психолингвистики Института языкознания РАН (Москва).
Петрова Г. И. — доктор философских наук, профессор, профессор Томского государственного университета (Томск).
Рейфман Б. В. — кандидат культурологии, доцент Глазовского филиала Ижевского государственного технического университета (Глазов).
Руднев В. П. — доктор философских наук, профессор Института психоанализа (Москва).
Сакирко Е. А. — аспирантка Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова (Москва)
Ташлыкова Н. Ю. — кандидат философских наук, доцент кафедры философии Московский университет дизайна и технологий (Москва).
Токмачев К. Ю. — кандидат философских наук, бизнес-аналитик ООО «Русское море».
Тульчинский Г. Л. — доктор философских наук, профессор, профессор кафедры прикладной политологии Отделения прикладной политологии Санкт-Петербургского филиала Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» (Санкт-Петербург).
Флиер А. Я. — доктор философских наук, главный научный сотрудник Российского института культурологии (Москва).
Шапинская Е. Н. — доктор философских наук, главный научный сотрудник Российского института культурологии (Москва).
Шифрин. Б. Ф. — кандидат физико-математических наук, доцент кафедры физики ГУАПСП СПб (Государственный университет авиакосмического приборостроения) (Санкт-Петербург).
Шойванова С. Ю. — соискатель Читинского государственного университета (Чита).